Солнце било мне в глаза, но я не закрывала их, потому что мне хотелось рассматривать Луи. Его закрытые глаза с дрожащими от страсти веками, четко вычерченные брови, его нос с раздувающимися тонкими ноздрями, его губы, то, как, сдерживая стон, он покусывает их и хрипловато дышит. Как вздымаются под расстегнутой рубашкой его плечи. И левое напрягается под белым бинтом, поддерживающим повязку на его груди. Сейчас я так любила его! И даже этот запах лекарств, смешанный с удивительно приятным и каким-то уютным запахом его пота, капельки которого я слизывала с его лица и с шеи, и эти завитки отросших волос за ушами… Я не могла существовать без него, я ведь его часть, я должна с ним слиться, только так мы больше не потеряемся никогда! Боже! Я сливалась! Сливалась! Сливалась! Во мне все дрожало! Кипело! Клокотало! Боже!
— О, Луи! Ты — это я! — пробормотала со стиснутыми, чтобы не закричать, зубами. — Я люблю, Боже, как я люблю тебя!
— Родная! Милая! Да! Да! Люблю! Ты успела? Да! Да! Сейчас! — Он вдруг сильно схватил меня за талию, ощущение его силы доставило мне еще радости, и вдруг оторвал от себя, отодвигая по коленям.
— Зачем! — От обиды у меня выступили слезы: мало того, что они внешне похожи, так еще и снова этот джентльменский половой акт! Я торопливо прижалась животом к его животу, и по моему горячими толчками потекло его семя. — Зачем ты это сделал?! Я так хочу ребенка!
— Милая, милая! Милая моя! — Он обнял меня. Мне показалось, что его глаза тоже влажные. — Я тоже очень хочу! Только от тебя! Но пойми, во мне сейчас столько химии, антибиотиков, всякой дряни! Надо подождать пару месяцев. Успокоиться, не курить. Мы же хотим здорового принца?
— От меня, наверное, разит табаком, как от Элис?
— Ничего, пока это не страшно. — Он поцеловал мои пальцы. — А мне все равно теперь с пробитыми легкими курить нельзя. Одевайся, нужно убираться отсюда. Фея, ты не забыла, где мы?
— В сказочном королевстве, Луи-король! — Я поцеловала его под подбородком и отстранилась, чтобы перебраться в кресло. — Боже! У тебя бинт в крови!
— Вот видишь, — он поспешно застегивал рубашку, — я же говорил, что тебе будет неприятно.
— При чем здесь слово «неприятно»? — Я же чувствовала, что он взволнован. — Прошло два месяца, а рана кровоточит! Это же опасно!
— Не бери в голову, Надин. Это не рана. Это шов от катетера. Зарастет рано или поздно.
— Они не должны были тебя выписывать, пока все не заросло! Не имели права!
— Пожалуйста, не волнуйся. Завтра я пойду на перевязку. Врач предупреждал, что еще какое-то время при нагрузке шов может кровить. Это нормально.
— Значит, тебе пока нельзя было напрягаться!
— Я больше не буду, моя фея. Договорились? Все хорошо?
Я вздохнула. Луи поцеловал меня. Мы пристегнули ремни и поехали с чужого двора. Собака сонно зевнула, посмотрела на воробьев, перевернулась на своей песочной куче и, видимо вспомнив про обязанности, нехотя гавкнула машине вслед. Было занятно наблюдать за ней в зеркальце заднего обзора.
— Любишь собак? — спросил Луи. — Да? Я тоже.
— Слушай, а ведь у Нестора полно цветов! Наверное, надо было их полить.
— Пока солнце, все равно поливать нельзя. Можем съездить на закате или когда стемнеет.
— Лучше я позвоню его домработнице. Она польет.
— Прекрасно. Одной проблемой меньше.
— Ты случайно не насчет спальни?
Он повел бровью, притормаживая перед светофором.
— Извини, Луи, я не буду больше даже шутить на эту тему, пока у тебя все как следует не заживет.
— Да нет же. Просто я подумал, что раз у тебя проблема насчет Мелани за дверью, то можно было бы под этим предлогом съездить туда перед сном. А когда ты сказала про домработницу, обрадовался, что этой проблемы больше нет. Поэтому твой вопрос про спальню застал меня врасплох.
— Луи, это слишком сложно! — Мне сделалось смешно. — Я не умею читать мысли и даже таких попыток не предпринимаю!
— Умеешь, Надин, не спорь, — совершенно серьезно сказал он. — Конечно, не обязательно, чтобы получалось всегда. Но иначе ты бы не смогла стать для Мелани мамой. Если честно, то это было бы трагедией для меня.
— Ты знаешь, что Элис рассказала мне все?
— Я это понял, Надин, хотя она мне ничего не передавала. Она ведь иногда забегала ко мне по утрам.
— Ты очень обижен, что я не делала так?
— Не будем возвращаться к этому. Мы уже обсудили. Тебе нужно было время. Мне тоже. Вот, теперь оно началось. — Он быстро посмотрел на меня и улыбнулся. — Мы еще пока плоховато понимаем друг друга, но, по-моему, все идет хорошо?
— Да, — благодарно сказала я. — Все хорошо.
Вчерашний вечер и радость от возвращения папы домой были несколько омрачены для нее тем, что «мамин друг» попал в больницу. Я не придала значения, что Луи по телефону рассказал об этом Элис как поклоннице его таланта, а та объяснила Мелани нашу задержку именно данным обстоятельством. Мелани принялась расспрашивать нас о подробностях. Сильное впечатление произвели на нее пострадавшие в автокатастрофе руки «маминого друга».
— Помнишь, папочка, у тебя тоже были перевязаны руки и ты не мог писать? А мамин друг — писатель, для него это самое главное. Мамочка, пойдем к нему завтра? У меня красивый почерк, твой друг сможет мне диктовать. И потом, ему просто в больнице одиноко, тебе же было одиноко, правда, папочка?
К «маминому другу писателю» Мелани испытывала симпатию — в отличие от него. Естественно, Мелани вовсе не подозревала об этом, напротив, всегда передавала привет, когда «мамочка» отправлялась с «другом» на общественное мероприятие, а потом приносила ей презенты от него — сласти, фрукты, цветные карандаши, альбомы дорогой бумаги. Конечно, все это покупала я сама, чтобы скрасить свои периодические отлучки — я ведь получила гонорар за «Капли». Зря я так делала, пожалела я, Луи наверняка неприятно, что его дочь выказывает заботу о «мамином друге». Но Луи сочувственно покивал.